Виктор франкл: жизнь ради поиска смысла жизни. Франкл и смысл жизни

Венский врач и психотерапевт Виктор Франкл (1905-1997) впервые столкнулся с вопросом о помощи человеку в поиске смысла своего существования, работая как психиатр с людьми, пытавшимися покончить с жизнью, но возвращенными к ней. Переживший нацистский концлагерь, В. Франкл по праву считается основателем третьей венской психотерапевтической школы логотерапии. Если первая школа: психоанализ З. Фрейда, - рассматривала человека с позиций его природных телесных влечений, вторая: индивидуальная психология А. Адлера, - акцентировала внимание на стремлении человека к власти, логотерапия В. Франкла возлагала на терапевта непростую задачу: побудить человека задуматься о цели и смысле своей жизни и осознать ответственность за собственную судьбу.

По мнению многих психологов и психиатров в возникновении и течении душевных заболеваний трудно разграничить органическую, наследственную составляющую и влияние жизненных обстоятельств. Логотерапия В. Франкла противостоит психоаналитической идее биологического детерминизма душевных страданий. Вот что В. Франкл пишет о шизофрении в книге «Психотерапия на практике» (Франкл, 2000):

«Необходимо учесть также большое количество различных факторов предрасположенности человека к заболеванию, и в первую очередь фактор наследственности, однако и в этом случае нужно помнить о совете Рудольфа Аллерса, который считал, что фактору наследственности ни в коем случае не следует придавать слишком большого значения, ибо это может помешать врачу использовать все свои возможности для лечения пациента.

Никто из практикующих врачей не станет спорить с тем, что при лечении психозов методы психотерапии должны существенно отличаться от методов, используемых при лечении неврозов; однако и в том и в другом случае психиатр обязан использовать все здоровые силы, имеющиеся у больного, чтобы вместе с ним сообща справиться с болезнью. Известный австрийский психиатр Генрих Когерер был первым, кто указал именно на этот путь и доказал, насколько важным является полное доверие пациента врачу. В очень многих случаях возникновение такого доверия может стать отличным профилактическим средством, что позволит даже при многих факторах предрасположенности человека к болезни уберечь его от шизофрении (стр. 78)

В. Франкл говорил об уважении достоинства в каждом человеке, вне зависимости от его физического состояния. Если заболевание слишком тяжело и контакт затруднен, таких людей нужно поддерживать своей близостью и любовью. Способность к подобному служению для истинного священника или психотерапевта, на мой взгляд, совершенно необходима.

«В задачу врача входят не только профилактика психических заболеваний и лечение, но также и организация ухода за неизлечимыми больными. Именно в тех случаях, когда психиатр уже не состоянии помочь пациенту выздороветь, он должен помнить сам (и научить этому других), что даже при полном разрушении сознания больного, когда наступает так называемая финальная стадия шизофрении, необходимо оказывать больному всяческие знаки человеческого внимания и уважения. И даже в том случае, когда пациент находится в психиатрической лечебнице весьма продолжительное время, когда он утратил большинство человеческих ценностей, нужно сделать все возможное для того, чтобы этот несчастный сохранил свое человеческое достоинство (там же, стр. 78)

Сам В. Франкл во времена нацизма спас в венской психиатрической больнице много больных, которых режим Гитлера хотел уничтожить просто из-за их состояния.

Мне хотелось бы не только рассмотреть концепцию помощи человеку, развиваемую В. Франклом, но и познакомить читателей с его беседой с Пинхасом Лапиде (1922-1997), израильским историком, теологом и дипломатом. Мне представляется это важным, т.к. пока перевода записи беседы на русский язык еще не сделано. Сама беседа состоялась в 1984 г., а ее запись была найдена в архиве В. Франкла только в 2004 г. Оригинал записи беседы содержится в книге P.Lapide, V.Frankl «Gottsuche und Sinnfrage» (2005). Мой перевод выполнен по итальянскому изданию (Frankl, Lapide, 2006).

Как и В. Франкл, П. Лапиде выжил во вторую мировую войну. Он внимательно изучал отношения между христианством и иудаизмом, ища способы примирения и сотрудничества религий. Диалог Франкла и Лапиде получился искренним и глубоким, и в нем В. Франкл открывает, как нигде больше, свою позицию в отношении веры. В книгах, он старался сохранять позицию ученного и врача, не используя в обсуждении вопроса о смысле жизни религиозные идеи. Однако, он никогда не высказывался против религии, всегда, если так можно выразиться, оставляя эту дверь открытой. В диалоге с Лапиде, Франкл говорит о своих переживаниях и убеждениях более откровенно, особенно, в том, что касается его отношения к Богу.

Уже в предисловии к публикации диалога, Франкл и Лапиде заявляют, что духовность помогает людям, занимаясь спасением души, а психология содействует ее исцелению.

«Психотерапия и богословие, наука и вера так долго противостояли друг другу или игнорировали друг друга, что наступило время, начать открытый диалог между теми, кто посвятил себя спасению души, к чему призывает религия, и теми, кто готов помочь человеку в решении его жизненных проблем, как это делает психотерапия. Нам было очень важно понять, что вера и наука – это два разных пути в едином поиске истины, которая, шаг за шагом, побуждает нас идти дальше, но которую, здесь на земле, мы никогда не осознаем полностью» (предисловие).

В начале диалога В. Франкл заявляет:

«Исцеление и спасение души имеют разное значение, также как цели психотерапии и религии относятся к разным сферах бытия» (предисловие),

Но потом поясняет, что религия - это высшее измерение, которое включает в себя психологию, и не противоречит ей.

Лапиде приглашает религию и психологию к сотрудничеству:

«Не пора ли начать работать вместе? Есть одна ясная вещь: психологические науки, в общем, ищут пути обретения человеком благополучия, целостности., Способы лечения; религии стремятся к спасению людей, На иврите «благо» и «спасение» обозначаются одним словом, поскольку в иудаизме разделять душу и тело не принято. Человек един, и иудаизм видит его только в его целостности, совокупности. Поэтому благополучие и спасение человека нераздельны; по сути, это одно и то же» (стр. 61).

В течение диалога о своем отношении к Богу Франкл говорит очень мягко:

«Мысли о Боге посетили меня впервые, когда я нашёл для себя его определение: Бог - спутник наших самых интимных монологов. Но разве эти монологи, на самом деле, являются таковыми; разве они - не диалоги с другим, с полностью Другим? Вопрос остаётся открытым» (стр. 31).

Поражает деликатность, с которой Франкл затрагивает тему Бога и молитвы. Так же, как К. Юнг, он не призывает никого к вере, тем более к принятию определённой религии. Он лишь указывает на духовное измерение, которое каждый человек может в себе открыть. В. Франкл не видит непреодолимой преграды между возможностью диалога верующего с Богом и обращения психолога к совести и ответственности каждого из нас. В поддержке человека в самые трудные моменты его жизни духовное измерение может только помочь. Это говорит Франкл в очень трогательном отрывке:

«Бог так велик, что может унизиться, сделать Себя маленьким и войти в самую несчастную душу. Наверное, вы уже знаете историю человека, с детства страдавшего шизофренией, которую я приводил в одной из своих книг. Когда его ко мне привели, у него были постоянные галлюцинации и частые приступы острого беспокойства. Я спросил его: «Медсестра рассказала мне, что в состоянии волнения вы можете себя контролировать. Как вы это делаете?». После долгого молчания он ответил: «Я это делаю во имя любви Божьей». Тогда, наконец, я понял, что имел в виду С.Кьеркегор, говоря: «Даже если безумие предложило мне костюм шута, я могу остаться верным моему Богу до конца». Какая абсолютность!

Я видел больных, страдавших манией, в тяжелейшем состоянии, лежавших на мокром сене в собственных испражнениях. В Звокарне, психиатрическом отделении клиники Терезина, я встретился с молодой женщиной, которую знал раньше в Вене, где она была проституткой, обслуживавшей части СС. Она страдала маниакально-депрессивным расстройством. В последние часы своей жизни пациентка была очень возбуждена и, не переставая, просила у меня прощения, хотя я не мог понять, за что. Это напомнило мне сцену смерти Маргариты в первой части «Фауста». Я видел, как она, сжавшись в комок на грязном сене, молилась по израильскому бревиарию, хотя, с точки зрения психиатров, ее сознание тогда было спутанным. Вот, что для меня значит: Бог может войти в самую несчастную душу» (стр. 44-45).

В беседе Франкл делится своим молитвенным опытом. Лапиде прямо спрашивает его: «Позвольте мне личный вопрос, в концлагере Вы молились?» , - на что Франкл отвечает: «Можно я отвечу Вам другим вопросом: а где я не молился?» . И когда Лапиде спрашивает, придала ли ему молитва силу, Франкл отвечает:

«Не могу точно это сказать. Я не имею в виду, что молитва придавала мне сил. Я сказал бы, что я был доволен тем, что у меня была сила молиться. То, что я для себя смел бы определить как молитву, следует понимать в совсем бескорыстном смысле, так что я не смог бы сказать, что она даёт мне силу. Для меня молиться - значит видеть вещи, действительно «sub specie aeternitatis», то есть, совсем независящими от меня. Для меня молитва является знаком одобрения свыше. Она позволяет видеть вещи в перспективе, возвращающей им смысл, даже если речь идет о человеческой жестокости» (стр. 77-78).

Мне кажется, описание Франклом своего молитвенного опыта может помочь многим скептикам испытать себя в духовном измерении, открыться ему. Ведь В. Франкл не считает молитву вступлением в сделку с Богом, как часто можно слышать от неверующих, но видит в ней возможность постичь перспективу своего существования, позволяющую по-новому отнестись даже к самым ужасным ситуациям человеческой жизни.

В. Франкл говорит о бескорыстии молитвы:

«Диалог совершенно честный и в уединении: вот что для меня значит молиться. Наверное, не важно ожидать что-то при этом получить. Главное - сохранить веру в конечную полноту смысла, независимо от того, сохранилась ли у человека надежда или она иссякла. Чаще всего молитва и надежда посещают нас в момент отчаяния. Говорю «чаще всего», поскольку так было со мной, но, думаю, то же самое происходит со всеми людьми. Не знаю, склонен ли я к молитве в счастливые моменты больше, чем в трудные. Подозреваю, что да. Кому же мне говорить: «Как я рад! Как красиво!», - самому себе? Кому изливать душу, говоря: «Как ужасно!», - опять себе?» (стр.78-79).

Христианство всегда утверждало бескорыстие молитвы, воплощение в ней настоящей любви и дружбы с Богом, которые не зависят от того, легко или трудно молящемуся в данный период. К сожалению, даже некоторые верующие люди неправильно понимают или переживают молитву, видя в ней, скорее, холодный договор в надежде получить что-то от Бога. Я, как священник, не устаю указывать на необходимость понимания истинной сути молитвы. Научившись бескорыстным отношениям с Богом, люди будут такими же со своими ближними; это - взаимосвязанные вещи.

Франкл описывает простой способ молитвы, доступный всем: войти в свою душу и открыть самые интимные чувства, которые больше никто не может понять. Мне кажется, что, эту внутреннюю работу проделывают многие атеисты, не отдавая себе отчёт в том, что они, по сути, творят молитву.

Отношения между психологией и религией Виктор Франкл видит так:

«В принципе, было бы достаточно, если бы мы перестали блокировать процесс поиска смысла. Скажу так: у психиатра нет задачи вернуть человеку способность веровать, обратить его к религии. Было бы достаточно, если бы психиатры перестали утверждать, что Бог есть только отцовский образ, а религия представляет собой невроз навязчивости человечества. Было бы хорошо, если бы педагоги перестали препятствовать молодежи в поиске смысла, сводя на нет весь их энтузиазм» (стр. 36) .

Франкл не скрывает своей позиции в отношении воинствующего атеизма, который встречается в некоторых психологических школах и подходах вроде бихевиоризма, и указывает на опасность любых форм детерминистского описания человеческого поведения:

«Если меня: студента или профессора, - учат детерминизму, предлагая верить в то, что человек - это только продукт наследственности, среды, или каких-то влияний, тогда, действительно я не свободен и, соответственно, впоследствии, я ни за что не несу ответственности. Почему же мне тогда нельзя совершать преступления, почему я должен жить, задумываясь о смысле?» (стр. 36).

Указывая на связь психологии и религии, Виктор Франкл, как и Юнг, в своих произведениях часто говорит о «подсознательном Боге». В диалоге с Лапиде он приводит интересный пример:

«Существование подсознательного Бога можно даже доказать с помощью метода радиографии. Вы знаете как? Об этом мне рассказал рабби Блюменталь, который одно время был раввином в Баварии, а сейчас он - доцент педагогики в Иерусалиме. Рабби Блюменталь в конце 1940-х годов поместил в журнале Иерусалима статью, подтверждающую мою теорию о подсознательном Боге: Вот история рабби Блюменталя. В службу скорой помощи в Иерусалиме приходит женщина, жалующаяся на спазмы в желудке и кишечнике. Интересно, что спазмы появлялись только тогда, когда она ела свинину. Сначала врач решил, что женщина страдает аллергией или чем-то в этом роде. Во время радиографического исследования женщине предложили съесть свинину, и спазмы были зарегистрированы. Когда же ей предложили кошерное мясо, спазмы не возникали. Наконец, пациентке дали говядину, говоря, что это свинина, и спазмы снова возникали. Иначе говоря, спазмы возникали, когда женщина верила, что ест запретную пищу. Тогда я подумал: в самом деле, радиография доказывает существование подсознательной религиозности!

Именно тут открывается подсознательная религиозность. Это значит, что мы, даже не считая себя верующими, принимаем Бога подсознательно, в том смысле, что отношения с Богом у человека есть всегда. Говоря о подсознательном Боге, я имею в виду, что Его присутствие в нашей жизни не всегда осознается. Подсознательны, то есть отрицаемы сознательно (и скрыты от нас), наши отношения с Богом, но не сам Бог подсознателен». (стр.59).

Такой род бессознательного опыта атеистов, так же, как опыт сновидений, о котором писал Юнг, является чисто психологическим. Напротив, духовные лица убеждены, что Бог присутствует во всех людях, но при этом они опираются на слова Библии и опыт работы с верующими.

Я имел и имею счастье работать с очень разными людьми, разными по культуре, языку, национальности, социальному статусу. Несмотря на это разнообразие, могу заметить сходство в поиске Бога ими всеми и сходство понимания роли Бога в их жизни. Я уверен, что внутреннее чувство, интуиция, подводят всех нас к универсальным богословским идеям, а Церковь просто указывает на них и описывает словами. Сама же их сущность заключается в человеческом чувстве веры.

Виктор Франкл критически относился к пренебрежению современной психологии, духовными аспектами личности. Однако, по его мнению, в атеистической традиции существует такое понятие, как совесть, и именно она может оказаться важнейшим инструментом познания истины. В поисках истины человек может ошибаться, но совесть подсказывает нам верный путь к ней, связанный с выходом в трансцендентное.

Франкл много говорит о ценности любви, противопоставляя ее эгоизму, и эти его мысли также созвучны идеалам христианства. Критикуя позицию А. Маслоу, В. Франкл пишет:

«Самореализация возможна только по мере того, как я теряю себя, забываю себя и больше не вижу себя. Я должен знать, ради чего мне реализоваться. Иначе говоря, я должен полностью посвятить себя чему-то или кому-то. Если забыть об этом, человек будет видеть только самого себя, а это не есть мотивация к самореализации. Тогда она превращается в самоцель.

То же самое происходит с поисками удовольствия или счастья. Если у меня нет причины для счастья, я не смогу быть счастливым. Чем больше я ищу счастье, тем больше отдаляю его. Для того, чтобы понять это, достаточно преодолеть распространенное предубеждение, согласно которому человек в глубине души стремится только быть счастливым. На самом деле, человек хочет иметь причину для счастья. Когда она возникает, тогда и появляется ощущение счастья…

То же самое происходит с самореализацией: кто считает её своей конечной целью, не понимает, что человек, в конце концов, реализуется только по мере того, как находит смысл в мире вокруг себя…

Тогда здесь возникает вопрос не только о самореализации, но и «становлении самим собой». Это - самый длинный путь, который можно пройти, открываясь миру, вещам и людям, не замыкаясь в самом себе» (стр. 27).

Многие психологи считают, что самореализация и достижение личностной зрелости возможны только в том случае, когда человек «уходит от себя», отказываясь от эгоцентризма, и обращается к любви к Другому. Священники также говорят о любви к ближнему как действенном способе залечивания собственных душевных ран.

Это не значит, что стремление к личному счастью нужно осуждать; важно, какой путь для его обретения мы избираем. Есть одна заповедь, общая для иудеев и христиан: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Люди ее понимают очень по-разному, но суть в том, что любовь к себе и другим нераздельны. Конечно, эту заповедь не стоит понимать слишком буквально. В жизни случаются различные ситуации, предполагающие преимущественное внимание то к ближним, то к себе, и поиск «золотой середины» требует от человека серьезной духовной работы. Однако, путь роста в любви и забвении себя помогает всем и всегда. В этом меня убеждают как наблюдения за людьми, которых я сопровождаю в качестве духовного лица, так и за самим собой.

Еще одна тема, затронутая В. Франклом и П. Лапиде - это тема прощения. На первый взгляд, ее можно отнести к сфере этики и религии, однако, всё больше и больше психологов обращаются к ней, как к ключу ко многим проблемам своих клиентов и как к средству, возвращающему мир в их сердца.

В беседе с Лапиде Франкл ссылается на свое выступление перед Обществом врачей Вены в 1949 г. после освобождения из Освенцима:

«Тогда я говорил, что моя задача была - свидетельствовать перед ними, рассказывая о нескольких венских врачах, погибших в концлагерях. Они являли собой пример настоящих врачей, которые жили и умерли, как врачи, не способные остаться равнодушными к чужому страданию. Они страдали сами, страдали достойно, и умели сострадать своим ближним. Среди их предсмертных слов не было ни одного слова ненависти. Из их уст звучали только слова смирения и прощения. Ведь то, что они ненавидели, ненавидим и мы: это мировое зло, а не люди, ставшие мучителями. Надо прощать людей, но ненавидеть систему, которая ведет одних из нас к вине, а других к смерти. Разве не лучше не осуждать других? Пока мы судим и осуждаем, зло в мире никогда не иссякнет» (стр. 38-39).

Когда человек, переживший Освенцим, говорит о прощении, к его мнению стоит прислушаться. Прощение - это один из основных принципов христианства, и священники должны всегда указывать на этот путь, какой бы трудной ни была ситуация, с которой столкнула человека жизнь.

Беседуя с людьми, приходившими ко мне, я видел, как трудно им было прощать, но мир в сердце они обретали только на долгом и нелегком пути прощения. Для христиан это не только ценность. Это дар, о котором нужно просить Бога в молитве, но обрести его могут только те, кто действительно открыт прощению.

Заключенные-врачи, о которых рассказывает Виктор Франкл, демонстрировали истинную эмпатию, сострадая своим пациентам, не смотря ни на что. Мне кажется, что на это способны только те, для кого духовное служение или психологическая помощь являются истинным призванием, позволяющим оставаться со страждущими до конца, даже ценой собственной жизни.

Другая важная тема для Франкла как бывшего узника концлагеря это - тема страдания. Она очень важна и для психологов, к которым обращаются именно страдающие люди. И, хотя Виктор Франкл не говорит о религии прямо, его понимание сущности страдания, практически, совпадает с христианской и многими другими ее религиозными трактовками.

«Уже несколько десятилетий назад я высказал парадоксальную мысль что самая высокая реализация смысла находится в страдании, то есть, не несмотря на страдание, а в страдании и через страдание» (стр.55) .

С точки зрения христианства это не значит, что мы должны намеренно мучить себя или принимать страдание, как наказание Бога. Христиане принимают страдание, которого невозможно избежать, и находят в нем смысл, опираясь на веру и с помощью молитвы.

В западной гедонистической культуре присутствует тенденция к избеганию страдания, и психотерапия считает своей миссией помощь человеку в обретении субъективного благополучия. На мой взгляд, тем самым упускается возможность развития в нас собственно человеческого начала, способности к любви, солидарности и надежде.

В связи с отношением к страданию, Франкл также обращается к общим для всех людей непростым темам вины и смерти:

«В прошлом году на Третьем всемирном конгрессе логотерапии в университете Регенсбурга, я делал доклад «В защиту трагического оптимизма». В тот раз я защищал оптимизм, несмотря на его трагические аспекты, несмотря на вечную триаду страдания, вины и смерти, их неразрывность в мире. Только от нас самих зависит, сможем ли мы переосмыслить их, преобразовать страдание во внутренний триумф и воспринять смертность, как стимул к ответственному действию, расти, исходя из собственного чувства вины, и становиться другими, более достойными звания Человека. Тогда неизбежность смерти укажет нам путь к ответственному поведению, чувство вины поможет личностному прогрессу, а страдание даст внутреннее освобождение. Другими словами , необходимо “to make the best of it”; «the best» здесь означает «optimum». Если так, оптимизм существует, несмотря на трагизм жизни» (стр. 57) .

Эти слова Франкла близки мне как христианину, и я сам таким же образом отвечаю на экзистенциальные вопросы, задаваемые мне прихожанами.

Диалог с П. Лапиде Франкл завершает искренними словами, в которых формулирует свое отношение к религии как психолога:

«Я доверяю вам то, что никогда раньше не говорил, и о чём даже никогда раньше не думал, чтобы Вы поняли мою позицию. Можно было бы все упростить и дискредитировать логотерапию, сказав, что это - личная идеология, видение мира и жизни, личная религиозность господина Франкла, который вовсе не является учёным, и хотел бы, чтобы сегодня религия вернулась, так сказать, через заднюю дверь, после того, как, мы, наконец, избавились от ненавистных священников, и т.д. Для логотерапии религия может быть только жизненной данностью, а не идеологией, нуждающейся в защите. Этот предмет очень ей дорог по одной простой причине. В отношении к логотерапии, logos значит «дух» и, в другом значении, «смысл». Дух следует понимать, как измерение феноменов чисто человеческих; логотерапия запрещает считать его чем-то, что нам не присуще, как следует из биологизаторского понимания человека.

Логотерапия не дискредитирует религию, считая её, подобно Фрейду, коллективным маниакальным неврозом, который подавляет человечество, и трактуя Бога как воплощение отцовской фигуры. Логотерапия делает по-другому. Принимая всерьёз религиозность так же, как, например, сексуальность, и т.п., логотерапия окрепла за годы, или, я должен был бы сказать, десятилетия своего существования. Только сейчас, вспоминая прошлое, я имею право сказать впервые в своей жизни: логотерапия стала стержневой основой мировоззрения всех американских пастырей, всех священников и раввинов. Как выразился один из них: «Этот психиатр с венским акцентом прямо говорит, что человек ищет, прежде всего, смысл, а не удовольствие. Это не только вопрос либидо, или конфликта между супер-эго, эго и бессознательным, и т.д.; не только результат воздействия окружаюшей среды, или биохимии, или чего-то подобного. Он говорит, на самом деле, вещи религиозного характера, так же, как Эйнштейн, сказавший, что верить в смысл жизни, значит быть религиозным. То же самое имел в виду Виттгенштейн, для которого верить в Бога означало верить в то, что в жизни есть смысл». Да, логотерапия существенно укрепила позиции американских пастырей» (стр. 81-82).

Общеизвестно, что именно благодаря Виктору Франклу, священнослужители стали принимать психологию.

о. Даниеле Солаццо

Отрывок итоговой работы по программе «Психология и духовное развитие человека» в

Отсутствие смысла порождает у человека состояние, которое Франкл называет экзистенциальным вакуумом. Именно экзистенциальный вакуум, согласно наблюдениям Франкла, подкрепленным многочисленными клиническими исследованиями, является причиной, порождающей в широких масштабах специфические "ноогенные неврозы", распространившиеся в послевоенный период в странах Западной и Восточной Европы и в еще больших масштабах в США, хотя некоторые разновидности таких неврозов (например, "невроз безработицы") были описаны еще раньше. Необходимым же условием психического здоровья является определенный уровень напряжения, возникающего между человеком, с одной стороны, и локализованным во внешнем мире объективным смыслом, который ему предстоит осуществить, с другой стороны.

* Сказанное позволяет сформулировать основной тезис учения о стремлении к смыслу: человек стремится обрести смысл и ощущает фрустрацию или вакуум, если это стремление остается нереализованным.

* Правильной постановкой вопроса, однако, является, согласно Франклу, не вопрос о смысле жизни вообще, а вопрос о конкретном смысле жизни данной личности в данный момент. "Ставить вопрос в общем виде - все равно что спрашивать у чемпиона мира по шахматам: "Скажите, маэстро, какой ход самый лучший?"" Вопрос о том, как человек находит свой смысл, является ключевым для практики логотерапии. Франкл не устает подчеркивать, что смыслы не изобретаются, не создаются самим индивидом; их нужно искать и находить. Смыслы не даны нам, мы не можем выбрать себе смысл, мы можем лишь выбрать призвание, в котором мы обретем смысл. В нахождении и отыскании смыслов человеку помогает совесть, анализу которой Франкл посвятил свою книгу "Подсознательный бог". Совесть Франкл определяет как смысловой орган, как интуитивную способность отыскивать единственный смысл, кроющийся в каждой ситуации. Совесть помогает человеку найти даже такой смысл, который может противоречить сложившимся ценностям, когда эти ценности уже не отвечают быстро изменяющимся ситуациям. Именно так, по Франклу, зарождаются новые ценности. "Уникальный смысл сегодня-это универсальная ценность завтра".

* В самом процессе усмотрения смысла Франкл не видит ничего, что бы не сводилось к общепсихологическим закономерностям человеческого познания. В наиболее общем виде Франкл характеризует познание смысла как нечто среднее между "ага-переживанием" Карла Бюлера и восприятием гештальта по Максу Вертгеймеру Из закономерностей нахождения смысла человеком вытекают и специфические задачи и ограничения логотерапии. Никто, и логотерапевт в том числе, не может дать нам тот единственный смысл, который мы можем найти в нашей жизни, в нашей ситуации. Однако логотерапия ставит целью расширение возможностей клиентов видеть весь спектр потенциальных смыслов, которые может содержать в себе любая ситуация. "Все, что мы можем делать, - это быть открытыми для смыслов, сознательно стараться увидеть все возможные смыслы, которые предоставляет нам ситуация, и затем выбрать один, который, насколько нам позволяет судить наше ограниченное знание, мы считаем истинным смыслом данной ситуации".

* Однако найти смысл - это полдела; необходимо еще осуществить его. Человек несет ответственность за осуществление уникального смысла своей жизни. Осуществление смысла - процесс не простой и далек от того, чтобы совершаться автоматически, коль скоро смысл найден. Франкл характеризует стремление, порождаемое смыслом, в отличие от влечений, порождаемых потребностями, как то, что требует постоянного принятия индивидом решения, желает ли он осуществить его в данной ситуации или нет. Осуществление смысла является для человека императивной необходимостью по причине конечности, ограниченности и необратимости бытия человека в мире, невозможности отложить что-то на потом, неповторимости тех возможностей, которые представляет человеку каждая конкретная ситуация. Осуществляя смысл своей жизни, человек осуществляет тем самым сам себя; так называемая самоактуализация является лишь побочным продуктом осуществления смысла. Тем не менее человек никогда так и не знает до самого последнего мгновения, удалось ли ему действительно осуществить смысл своей жизни.

* Поскольку стремление к реализации уникального смысла своей жизни делает каждого человека уникальной личностью, Франкл говорит также о смысле самой личности человека, его индивидуальности. Смысл человеческой личности всегда связан с обществом, в своей ориентации на общество смысл индивида трансцендирует себя. И наоборот, смысл общества в свою очередь конституируется существованием индивидов.

* Нам остается охарактеризовать лишь еще одно введенное Франклом понятие, а именно понятие сверхсмысла. Речь идет о смысле того целого, в свете которого приобретает смысл человеческая жизнь, то есть о смысле Вселенной, о смысле бытия, о смысле истории. Этот смысл трансцендентен человеческому существованию, поэтому никакой ответ на вопрос о сверхсмысле дать невозможно. Франкл подчеркивает, что из этого не следует вывод о бессмысленности или абсурдности бытия, с чем якобы приходится мириться человеку. Человеку приходится мириться с другим - с невозможностью охватить бытие в целом, с невозможностью познать его сверхсмысл. Естественно, что сверхсмысл осуществляется независимо от жизни отдельных индивидов. Так, "...история, в которой осуществляется сверхсмысл, происходит либо через посредство моих действий, либо наперекор моему бездействию" Говоря о сверхсмысле, нельзя обойти вопрос о понимании Франклом религии. С одной стороны, бог занимает почетное место в теории, а религиозная вера - в практике логотерапии. С другой стороны, как верно отмечено в предисловии Г. Гутмана к одной из книг Франкла, понятие религии используется им в столь широком смысле, что оно включает в себя и агностицизм, и даже атеизм Завершая рассмотрение учения о смысле жизни в теории Франкла, повторим основной тезис этого учения: жизнь человека не может лишиться смысла ни при каких обстоятельствах; смысл жизни всегда может быть найден.

* Основной тезис третьего учения Франкла - учения о свободе воли - гласит, что человек свободен найти и реализовать смысл жизни, даже если его свобода заметно ограничена объективными обстоятельствами. Признавая очевидную детерминированность человеческого поведения, Франкл отрицает его пандетерминированность. "Необходимость и свобода локализованы не на одном уровне; свобода возвышается, надстроена над любой необходимостью". Франкл говорит о свободе человека по отношению к своим влечениям, к наследственности и к факторам и обстоятельствам внешней среды.

* Свобода по отношению к влечениям проявляется в возможности сказать им "нет", принять или отвергнуть их. Даже когда человек действует под влиянием непосредственной потребности, он позволяет ей определять свое поведение и сохраняет свободу не позволить этого. Аналогичным образом обстоит дело и тогда, когда речь идет о детерминации человеческого поведения ценностями или моральными нормами, - человек позволяет или не позволяет себе быть ими детерминированным. Свобода по отношению к наследственности - это отношение к ней как к материалу, возможность свободного духа строить из этого материала то, что ему необходимо.

* Франкл характеризует организм как инструмент, как средство, которым пользуется личность для реализации своих целей. Похожие отношения существуют между личностью и характером, который также сам по себе не определяет поведения. Напротив, в зависимости от личности характер может претерпевать изменения или сохранять свою неизменность. Свобода человека по отношению к внешним обстоятельствам хотя и не беспредельна, но существует, выражаясь в возможности занять по отношению к ним ту или иную позицию. Тем самым само влияние обстоятельств на человека опосредуется позицией человека по отношению к ним.

* Человек свободен благодаря тому, что его поведение определяется прежде всего ценностями и смыслами, локализованными в ноэтическом измерении и не испытывающими детерминирующих воздействий со стороны рассмотренных выше факторов. "Человек - это больше, чем психика: человек - это дух" Наконец, важным вопросом учения о свободе воли является вопрос, для чего человек обладает свободой. В разных работах Франкл предлагает несовпадающие формулировки, однако общий их смысл-это свобода взять на себя ответственность за свою судьбу, свобода слушать свою совесть и принимать решения о своей судьбе. Это свобода изменяться, свобода от того, чтобы быть именно таким, и свобода стать другим. Франкл определяет человека как существо, которое постоянно решает, чем он будет в следующий момент. Свобода - это не то, что он имеет, а то, что он есть. "Человек решает за себя; любое решение есть решение за себя, а решение за себя - всегда формирование себя". Принятие такого решения - акт не только свободы, но и ответственности. Свобода, лишенная ответственности, вырождается в произвол. Эта ответственность сопряжена с бременем выбора человеком, какие таящиеся в мире и в нем самом возможности заслуживают реализации, а какие нет. Это ответственность человека за аутентичность его бытия, за правильное нахождение и реализацию им смысла своей жизни. По сути, это ответственность человека за свою жизнь. ©

Вконтакте

Одноклассники

Лучший текст этого года!

Виктор Эмиль Франкл - не только известный австрийский психиатр, психолог и невролог. Выйдя в 1945г на свободу из концлагеря Освенцим, и узнав, что вся его семья погибла в горниле мировой войны, он не сломался и не ожесточился, хотя жил именно надеждой на встречу с родными.

Франкл не только построил психологическую теорию смысла и основанную на ней философию человека, он раскрыл глаза миллионам людей на возможности открыть смысл в собственной жизни.

Приводим главу из книги этого Великого Человека “Сказать жизни «Да!”, над которой он работал в концлагере и завершил после освобождения.

… Человек, утративший внутреннюю стойкость, быстро разрушается. Фраза, которой он отклоняет все попытки подбодрить его, типична: «Мне нечего больше ждать от жизни». Что тут скажешь? Как возразишь?

Вся сложность в том, что вопрос о смысле жизни должен быть поставлен иначе. Надо выучить самим и объяснить сомневающимся, что дело не в том, чего мы ждем от жизни, а в том, чего она ждет от нас.

Говоря философски, тут необходим своего рода коперниканский переворот: мы должны не спрашивать о смысле жизни, а понять, что этот вопрос обращен к нам - ежедневно и ежечасно жизнь ставит вопросы, и мы должны на них отвечать - не разговорами или размышлениями, а действием, правильным поведением.

Ведь жить - в конечном счете значит нести ответственность за правильное выполнение тех задач, которые жизнь ставит перед каждым, за выполнение требований дня и часа.

Эти требования, а вместе с ними и смысл бытия, у разных людей и в разные мгновения жизни разные. Значит, вопрос о смысле жизни не может иметь общего ответа. Жизнь, как мы ее здесь понимаем, не есть нечто смутное, расплывчатое - она конкретна, как и требования ее к нам в каждый момент тоже весьма конкретны.

Эта конкретность свойственна человеческой судьбе: у каждого она уникальна и неповторима. Ни одного человека нельзя приравнять к другому, как и ни одну судьбу нельзя сравнить с другой, и ни одна ситуация в точности не повторяется - каждая призывает человека к иному образу действий. Конкретная ситуация требует от него то действовать и пытаться активно формировать свою судьбу, то воспользоваться шансом реализовать в переживании (например, наслаждении) ценностные возможности, то просто принять свою судьбу.

И каждая ситуация остается единственной, уникальной, и в этой своей уникальности и конкретности допускает один ответ на вопрос - правильный. И коль скоро судьба возложила на человека страдания, он должен увидеть в этих страданиях, в способности перенести их свою неповторимую задачу. Он должен осознать уникальность своего страдания - ведь во всей Вселенной нет ничего подобного; никто не может лишить его этих страданий, никто не может испытать их вместо него.

Однако в том, как тот, кому дана эта судьба, вынесет свое страдание, заключается уникальная возможность неповторимого подвига.

Для нас, в концлагере, все это отнюдь не было отвлеченными рассуждениями. Наоборот - такие мысли были единственным, что еще помогало держаться. Держаться и не впадать в отчаяние даже тогда, когда уже не оставалось почти никаких шансов выжить.

Для нас вопрос о смысле жизни давно уже был далек от того распространенного наивного взгляда, который сводит его к реализации творчески поставленной цели.

Нет, речь шла о жизни в ее цельности, включавшей в себя также и смерть, а под смыслом мы понимали не только «смысл жизни», но и смысл страдания и умирания. За этот смысл мы боролись!

Виктор Франкл. Сказать жизни «Да!». Психолог в концлагере. М., АНФ, 2014

Человек не должен спрашивать, в чём смысл его жизни, но, скорее должен осознать, что он сам и есть тот, к кому обращён этот вопрос.
Виктор Франкл

Вопросы, как в нашем «цивилизованном обществе» мог появиться фашизм и газовые камеры и в каких закоулках душ «обычных людей» таится такая не поддающаяся осмыслению жестокость, так и не нашли ответа. Как и вопрос, какие люди сумели выжить в концлагерях, и не просто выжить, а сохранить и развить лучшие душевные качества.

Еще до войны Франкл практически закончил разработку теории о стремлении к смыслу как главной движущей силы развития личности. В лагере смерти эта теория получила самое мощное подтверждение, которое только можно представить. Выживали и оставались людьми отнюдь не те, у кого были крепкое здоровье или мощное телосложение, а те, кто сумел найти смысл, ради которого стоило жить.

«Что было делать? Мы должны были пробуждать волю к жизни, к продолжению существования, к тому, чтобы пережить заключение. Но в каждом случае мужество жить или усталость от жизни зависела исключительно от того, обладал ли человек верой в смысл жизни, в своей жизни. Девизом всей проводившейся в концлагере психотерапевтической работы могут служить слова Ницше: «Тот, кто знает, „зачем“ жить, преодолеет почти любое „как“».
Виктор Франкл

Большинство людей, прошедших через концлагерь, хотели только одного - забыть об этом навсегда. Франкл же с ошеломляющей честностью описал всё, что ему довелось пережить там. На страницах книги «Сказать жизни „Да!“. Психолог в концлагере» он анализирует состояние заключённых и своё собственное и излагает основы своего терапевтического метода.

Вопрос, на который отвечает эта книга - как найти смысл во всех проявлениях жизни, включая немыслимо страшные.

После трёх лет, проведенных в концлагерях, Франкл вернулся в Вену. В 1947 году женился на Элеоноре Катарине Швиндт. Вторая жена Франкла была католичкой. Такие браки в то время были редки.Супруги с уважением относились к религиозным традициям друг друга, вместе посещали церковь и синагогу, праздновали Рождество и Хануку. У них родилась дочь Габриэль, которая впоследствии стала детским психологом.

В 1955 году Франкл стал профессором неврологии и психиатрии Венского Университета. Он читал лекции в Гарварде, опубликовал 32 книги, переведённые на множество языков и стал обладателем 29 почетных докторских степеней.

Виктор Франкл ушел из жизни в 1998 году в возрасте 92 лет. Это событие осталось практически незамеченным мировой прессой, внимание которой было приковано к истории гибели принцессы Дианы, по совпадению произошедшей в те же дни. За несколько лет до этого он посетил Москву. Так описал его писатель и психотерапевт Владимир Леви:

«Легкий, сухой, изящный, упруго-подвижный, вневозрастный, с лучезарным лицом и летающими руками, он был похож на какую-то инопланетную птицу. Читал, вернее, почти пропевал свои лекции-импровизации на английском языке молодым голосом с такими ясными, мощными интонациями и такой выразительной мимикой и жестикуляцией, что его можно было понимать и без слов. Жить в земном теле ему оставалось еще только шесть лет. Но невозможно было даже и помыслить, что этот гений жизни может когда-нибудь умереть - он казался вечным. Таким же и оказался».

Свою всемирно известную книгу «Сказать жизни „ДА“. Психолог в концлагере» Виктор Франкл закончил ещё в 1945 году. Мы рекомендуем эту страшную, но в то же время невероятно светлую и оптимистичную книгу всем тем, кто задаётся вопросами смысла своего существования. Вот несколько цитат и неё.

О чём книга

…Это рассказ больше о переживаниях, чем о реальных событиях. Цель книги - раскрыть, показать пережитое миллионами людей. Это концентрационный лагерь, увиденный «изнутри», с позиции человека, лично испытавшего все, о чем здесь будет рассказано. О том, как мучительная лагерная повседневность отражалась на душевном состоянии обычного, среднего заключенного.

Крушение иллюзий, чёрный юмор и деградация

… рушились иллюзии, одна за другой. И тогда явилось нечто неожиданное: черный юмор. Мы ведь поняли, что нам уже нечего терять, кроме этого до смешного голого тела. Еще под душем мы стали обмениваться шутливыми (или претендующими на это) замечаниями, чтобы подбодрить друг друга и прежде всего себя. Кое-какое основание для этого было - ведь все-таки из кранов идет действительно вода!

Кроме черного юмора появилось еще другое чувство, что-то вроде любопытства. Лично мне такая реакция на чрезвычайные обстоятельства была уже знакома совсем из другой области. В горах, при обвале, отчаянно цепляясь и карабкаясь, я в какие-то секунды, даже доли секунды испытывал что-то вроде отстраненного любопытства: останусь ли жив? Получу травму черепа? Перелом каких-то костей? И в Аушвице у людей на короткое время возникало состояние некой объективизации, отстраненности, мгновения почти холодного любопытства, почти стороннего наблюдения, когда душа как бы отключается и этим пытается защититься, спастись. Нам становилось любопытно, что же будет происходить дальше. Как, например, мы, совершенно голые и мокрые, выйдем отсюда наружу, на холод поздней осени?

Безвыходность ситуации, ежедневная, ежечасная, ежеминутная угроза гибели - все это приводило почти каждого из нас, пусть даже мельком, ненадолго, к мысли о самоубийстве. Но я, исходя из моих мировоззренческих позиций, о которых еще будет сказано, в первый же вечер, прежде чем заснуть, дал себе слово «не бросаться на проволоку». Этим специфическим лагерным выражением обозначался здешний способ самоубийства - прикоснувшись к колючей проволоке, получить смертельный удар тока высокого напряжения.

Через несколько дней психологические реакции начинают меняться. Пережив первоначальный шок, заключенный понемногу погружается во вторую фазу - фазу относительной апатии, когда в его душе что-то отмирает.

Апатия, внутреннее отупение, безразличие - эти проявления второй фазы психологических реакций заключенного делали его менее чувствительным к ежедневным, ежечасным побоям. Именно этот род нечувствительности можно считать необходимейшей защитной броней, с помощью которой душа пыталась оградить себя от тяжелого урона.

Вполне понятно поэтому, что в состоянии такого психологического пресса и под давлением необходимости всецело концентрироваться на непосредственном выживании вся душевная жизнь сужалась до довольно примитивной ступени. Психоаналитически ориентированные коллеги из числа товарищей по несчастью часто говорили о «регрессии» человека в лагере, о его возвращении к более примитивным формам душевной жизни.

Об унижении

Причиняемая побоями телесная боль была для нас, заключенных, не самым главным (точно так же, как для подвергаемых наказанию детей). Душевная боль, возмущение против несправедливости - вот что, несмотря на апатию, мучило больше. В этом смысле даже удар, который приходится мимо, может быть болезненным. Однажды, например, мы в сильную метель работали на железнодорожных путях. Уже хотя бы ради того, чтобы не замерзнуть окончательно, я очень прилежно трамбовал колею щебенкой, но в какой-то момент остановился, чтобы высморкаться. К несчастью, именно в этот момент конвоир обернулся ко мне и, конечно, решил, что я отлыниваю от работы.

Самым болезненным для меня в этом эпизоде был не страх дисциплинарного взыскания, битья. Вопреки уже полнейшему, казалось бы, душевному отупению, меня крайне уязвило то, что конвоир не счел то жалкое существо, каким я был в его глазах, достойным даже бранного слова: как бы играя, он поднял с земли камень и бросил в меня. Я должен был понять: так привлекают внимание какого-нибудь животного, так домашней скотине напоминают о её обязанностях - равнодушно, не снисходя до наказания.

О внутренней опоре

Психологические наблюдения показали, что, помимо всего прочего, лагерная обстановка влияла на изменения характера лишь у того заключенного, кто опускался духовно и в чисто человеческом плане. А опускался тот, у кого уже не оставалось больше никакой внутренней опоры. Но зададим теперь вопрос: в чем могла и должна была заключаться такая опора?

Латинское слово «finis» имеет, как известно, два значения: конец и цель. Человек, который не в состоянии предвидеть конец этого его временного существования, тем самым не может и направить жизнь к какой-то цели. Он уже не может, как это вообще свойственно человеку в нормальных условиях, ориентироваться на будущее, что нарушает общую структуру его внутренней жизни в целом, лишает опоры. Сходные состояния описаны в других областях, например у безработных. Они тоже в известном смысле не могут твердо рассчитывать на будущее, ставить себе в этом будущем определенную цель. У безработных горняков психологические наблюдения выявили подобные деформации восприятия того особого времени, которое психологи называют «внутренним временем» или «переживанием времени».

Внутренняя жизнь заключенного, не имеющего опоры на «цель в будущем» и потому опустившегося, приобретала характер какого-то ретроспективного существования. Мы уже говорили в другой связи о тенденции возвращения к прошлому, о том, что такая погруженность в прошлое обесценивает настоящее со всеми его ужасами. Но обесценивание настоящего, окружающей действительности таит в себе и определенную опасность - человек перестает видеть хоть какие-то, пусть малейшие, возможности воздействия на эту действительность. А ведь отдельные героические примеры свидетельствуют, что даже в лагере такие возможности иногда бывали. Обесценивание реальности, сопутствующее «временному существованию» заключенных, лишало человека опоры, заставляя окончательно опуститься, пасть духом - потому что «все равно все впустую». Такие люди забывают, что самая тяжелая ситуация как раз и дает человеку возможность внутренне возвыситься над самим собой. Вместо того чтобы рассматривать внешние тяготы лагерной жизни как испытание своей духовной стойкости, они относились к своему настоящему бытию как к чему-то такому, от чего лучше всего отвернуться, и, замкнувшись, полностью погружались в свое прошлое. И жизнь их шла к упадку.

Конечно, немногие способны среди ужасов концлагеря достичь внутренних высот. Но такие люди были. Им удавалось при внешнем крушении и даже в самой смерти достичь такой вершины, которая была для них недостижима раньше, в их повседневном существовании.

Можно сказать, что большинство людей в лагере полагали, что все их возможности самоосуществления уже позади, а между тем они только открывались. Ибо от самого человека зависело, во что он превратит свою лагерную жизнь - в прозябание, как у тысяч, или в нравственную победу - как у немногих.

О надежде и любви

Первая жена Виктора Франкла Тилли Гроссер погибла в концлагере

Километр за километром мы с ним идем рядом, то утопая в снегу, то скользя по обледенелым буграм, поддерживая друг друга, слыша брань и понукания. Мы не говорим больше ни слова, но мы знаем: каждый из нас думает сейчас о своей жене. Время от времени я бросаю взгляд на небо: звезды уже бледнеют, и там, вдали, сквозь густые облака начинает пробиваться розовый свет утренней зари. А пред моим духовным взором стоит любимый человек. Моя фантазия сумела воплотить его так живо, так ярко, как это никогда не бывало в моей прежней, нормальной жизни. Я беседую с женой, я задаю вопросы, она отвечает. Я вижу её улыбку, её ободряющий взгляд, и - пусть этот взгляд бестелесен - он сияет мне ярче, чем восходящее в эти минуты солнце.

И вдруг меня пронзает мысль: ведь сейчас я впервые в жизни понял истинность того, что столь многие мыслители и мудрецы считали своим конечным выводом, что воспевали столь многие поэты: я понял, я принял истину - только любовь есть то конечное и высшее, что оправдывает наше здешнее существование, что может нас возвышать и укреплять!

Да, я постигаю смысл того итога, что достигнут человеческой мыслью, поэзией, верой: освобождение - через любовь, в любви! Я теперь знаю, что человек, у которого нет уже ничего на этом свете, может духовно - пусть на мгновение - обладать самым дорогим для себя - образом того, кого любит. В самой тяжелой из всех мыслимо тяжелых ситуаций, когда уже невозможно выразить себя ни в каком действии, когда единственным остается страдание, - в такой ситуации человек может осуществить себя через воссоздание и созерцание образа того, кого он любит. Впервые в жизни я смог понять, что подразумевают, когда говорят, что ангелы счастливы любовным созерцанием бесконечного Господа.

Промерзшая земля плохо поддается, из-под кирки летят твердые комья, вспыхивают искры. Мы еще не согрелись, все еще молчат. А мой дух снова витает вокруг любимой. Я еще говорю с ней, она еще отвечает мне. И вдруг меня пронзает мысль: а ведь я даже не знаю, жива ли она! Но я знаю теперь другое: чем меньше любовь сосредоточивается на телесном естестве человека, тем глубже она проникает в его духовную суть, тем менее существенным становится его «так-бытие» (как это называют философы), его «здесь-бытие», «здесь-со-мной-присутствие», его телесное существование вообще. Для того, чтобы вызвать сейчас духовный образ моей любимой, мне не надо знать, жива она или нет. Знай я в тот момент, что она умерла, я уверен, что все равно, вопреки этому знанию, вызывал бы ее духовный образ, и мой духовный диалог с ним был бы таким же интенсивным и так же заполнял всего меня. Ибо я чувствовал в тот момент истинность слов Песни Песней: «Положи меня, как печать, на сердце твое… ибо крепка, как смерть, любовь» (8: 6).

О красоте

Те, кто сохранил способность к внутренней жизни, не утрачивал и способности хоть изредка, хоть тогда, когда предоставлялась малейшая возможность, интенсивнейшим образом воспринимать красоту природы или искусства. И интенсивность этого переживания, пусть на какие-то мгновения, помогала отключаться от ужасов действительности, забывать о них. При переезде из Аушвица в баварский лагерь мы смотрели сквозь зарешеченные окна на вершины Зальцбургских гор, освещенные заходящим солнцем. Если бы кто-нибудь увидел в этот момент наши восхищенные лица, он никогда бы не поверил, что это - люди, жизнь которых практически кончена. И вопреки этому - или именно поэтому? - мы были пленены красотой природы, красотой, от которой годами были отторгнуты.

Об обесценивании личности

Человек, не способный последним взлетом чувства собственного достоинства противопоставить себя действительности, вообще теряет в концлагере ощущение себя как субъекта, не говоря уже об ощущении себя как духовного существа с чувством внутренней свободы и личной ценности. Он начинает воспринимать себя скорее как частичку какой-то большой массы, его бытие опускается на уровень стадного существования. Ведь людей, независимо от их собственных мыслей и желаний, гонят то туда, то сюда, поодиночке или всех вместе, как стадо овец. Справа и слева, спереди и сзади тебя погоняет небольшая, но имеющая власть, вооруженная шайка садистов, которые пинками, ударами сапога, ружейными прикладами заставляют тебя двигаться то вперед, то назад. Мы дошли до состояния стада овец, которые только и знают, что избегать нападения собак и, когда их на минутку оставят в покое, немного поесть. И подобно овцам, при виде опасности боязливо сбивающимся в кучу, каждый из нас стремился не оставаться с краю, попасть в середину своего ряда, в середину своей колонны, в голове и хвосте которой шли конвоиры. Кроме того, местечко в центре колонны обещало некоторую защиту от ветра. Так что то состояние человека в лагере, которое можно назвать стремлением раствориться в общей массе, возникало не исключительно под воздействием среды, оно было и импульсом самосохранения. Стремление каждого к растворению в массе диктовалось одним из самых главных законов самосохранения в лагере: главное - не выделиться, не привлечь по какому-нибудь малейшему поводу внимание СС!

О доброте и свободе выбора

Есть достаточно много примеров, часто поистине героических, которые показывают, что можно преодолевать апатию, обуздывать раздражение. Что даже в этой ситуации, абсолютно подавляющей как внешне, так и внутренне, возможно сохранить остатки духовной свободы, противопоставить этому давлению свое духовное Я. Кто из переживших концлагерь не мог бы рассказать о людях, которые, идя со всеми в колонне, проходя по баракам, кому-то дарили доброе слово, а с кем-то делились последними крошками хлеба? И пусть таких было немного, их пример подтверждает, что в концлагере можно отнять у человека все, кроме последнего - человеческой свободы, свободы отнестись к обстоятельствам или так, или иначе.

И это — «так или иначе» у них было. И каждый день, каждый час в лагере давал тысячу возможностей осуществить этот выбор, отречься или не отречься от того самого сокровенного, что окружающая действительность грозила отнять, - от внутренней свободы. А отречься от свободы и достоинства - значило превратиться в объект воздействия внешних условий, позволить им вылепить из тебя «типичного» лагерника.

Достоевский как-то сказал: я боюсь только одного - оказаться недостойным моих мучений. Эти слова вспоминаешь, думая о тех мучениках, чье поведение в лагере, чье страдание и сама смерть стали свидетельством возможности до конца сохранить последнее - внутреннюю свободу. Они могли бы вполне сказать, что оказались «достойны своих мучений». Они явили свидетельство того, что в страдании заключен подвиг, внутренняя сила. Духовная свобода человека, которую у него нельзя отнять до последнего вздоха, дает ему возможность до последнего же вздоха наполнять свою жизнь смыслом. Ведь смысл имеет не только деятельная жизнь, дающая человеку возможность реализации ценностей творчества, и не только жизнь, полная переживаний, жизнь, дающая возможность реализовать себя в переживании прекрасного, в наслаждении искусством или природой.
Сохраняет свой смысл и жизнь - как это было в концлагере, - которая не оставляет шанса для реализации ценностей в творчестве или переживании. Остается последняя возможность наполнить жизнь смыслом: занять позицию по отношению к этой форме крайнего принудительного ограничения его бытия.
Созидательная жизнь, как и жизнь чувственная, для него давно закрыта. Но этим еще не все исчерпано. Если жизнь вообще имеет смысл, то имеет смысл и страдание. Страдание является частью жизни, точно так же, как судьба и смерть. Страдание и смерть придают бытию цельность.

О смысле жизни и смысле страданий

Вся сложность в том, что вопрос о смысле жизни должен быть поставлен иначе. Надо выучить самим и объяснить сомневающимся, что дело не в том, чего мы ждем от жизни, а в том, чего она ждет от нас.

Говоря философски, тут необходим своего рода коперниканский переворот: мы должны не спрашивать о смысле жизни, а понять, что этот вопрос обращен к нам - ежедневно и ежечасно жизнь ставит вопросы, и мы должны на них отвечать - не разговорами или размышлениями, а действием, правильным поведением.

Ведь жить - в конечном счете значит нести ответственность за правильное выполнение тех задач, которые жизнь ставит перед каждым, за выполнение требований дня и часа.

После того как нам открылся смысл страданий, мы перестали преуменьшать, приукрашать их, то есть «вытеснять» их и скрывать их от себя, например, путем дешевого, навязчивого оптимизма. Смысл страдания открылся нам, оно стало задачей, покровы с него были сняты, и мы увидели, что страдание может стать нравственным трудом, подвигом в том смысле, какой прозвучал в восклицании Рильке: «Сколько надо еще перестрадать!». Рильке сказал здесь «перестрадать», подобно тому как говорят: сколько дел надо еще переделать.

О двух типах людей

Если мы говорим о человеке, что он - из лагерной охраны или, наоборот, из заключенных, этим сказано еще не все. Доброго человека можно встретить везде, даже в той группе, которая, безусловно, по справедливости заслуживает общего осуждения. Здесь нет четких границ! Не следует внушать себе, что все просто: одни - ангелы, другие - дьяволы. Напротив, быть охранником или надсмотрщиком над заключенными и оставаться при этом человеком вопреки всему давлению лагерной жизни было личным и нравственным подвигом. С другой стороны, низость заключенных, которые причиняли зло своим же товарищам, была особенно невыносима.

Из всего этого мы можем заключить, что на свете есть две «расы» людей, только две! - люди порядочные и люди непорядочные. Обе эти «расы» распространены повсюду, и ни одна человеческая группа не состоит исключительно из порядочных или исключительно из непорядочных; в этом смысле ни одна группа не обладает «расовой чистотой!» То один, то другой достойный человек попадался даже среди лагерных охранников.

Мы изучили человека так, как его, вероятно, не изучило ни одно предшествующее поколение. Так что же такое человек? Это существо, которое всегда решает, кто он. Это существо, которое изобрело газовые камеры. Но это и существо, которое шло в эти камеры, гордо выпрямившись, с молитвой на устах.

В сентябре 1942 года Виктор Франкл, знаменитый еврейский психиатр и невролог, был арестован и вместе со своей женой и родителями отправлен в нацистский концентрационный лагерь. Когда лагерь был освобожден через три года, большинство его родственников врача погибли, включая его беременную жену. Однако он - заключенный номер 119104 - выжил. Книгу о своей жизни в концлагере «Человек в поисках смысла», мгновенно ставшую бестселлером, Виктор Франкл написал за 9 дней. Размышляя о судьбах заключенных, автор пришел к вывод, что разница между теми, кто выжил и тем, кто нет, заключалась в одном - стремлении к Смыслу.

Согласно наблюдениям Виктора Франкла за узниками концлагеря, люди, которые сумели обрести смысл даже при самых ужасающих обстоятельствах, оказались гораздо более стойкими, чем остальные. «У человека можно отнять все, кроме одной вещи», - писал Франкл в своей известной книге, - «последняя из человеческих свобод - это возможность самостоятельно выбирать, как относится к тем или иным обстоятельствам».

В книге «Человек в поисках смысла» Франкл описывает пример с двумя заключенными, у которых прослеживалось суицидальное поведение. Как и многие другие в лагере, эти мужчины потеряли надежду, перестали видеть смысл в жизни. «В обоих случаях важно было дать им понять, что их еще что-то ждет в жизни, что у них есть будущее». Для одного мужчины таким лучом надежды стал младший ребенок, живший тогда заграницей. Для другого - ученого - эту роль сыграла серия книг, которую он должен был завершить. Франкл писал: «Эта уникальность и исключительность, которая выделяет каждую личность и придает смысл ее существованию, имеет отношение к творчеству настолько же, насколько и к человеческой любви. Когда выясняется, что невозможно заменить одного человека другим, в полной мере проявляется ответственность человека за свое существование и его продолжение. Человек, осознавший свою ответственность перед другим человеческим существом, которое страстно его ждет, или перед незаконченной работой, уже не сможет бросаться своей жизнью. Он знает, «зачем» ему жить, и будет способен вынести почти любое «как».

Кажется, что сегодня идеи, представленные в сочинении Франкла - акцентирование на смысле, значимость страданий и ответственность не только перед самим собой, но перед чем-то бóльшим - расходятся с принципами современности, когда человек более заинтересован личным счастьем, нежели поиском смысла. Автор замечает: «В глазах европейцев важной характеристикой американской культуры является императив: опять и опять приказывается и предписывается “быть счастливым». Но счастье не может быть объектом стремления, погони; оно должно быть результатом чего-то другого. Надо иметь основание «быть счастливым”».

Согласно данным Gallup, наличие цели и смысла в жизни увеличивает уровень благополучия и довольства жизнью, улучшает душевное и физическое здоровье, повышает выносливость и уверенность в себе, а также снижает вероятность депрессии. А человек, находящийся исключительно в поиске счастья, оказывается, чувствует себя менее счастливыми. Это же отмечает Франкл, когда говорит, что «поиск счастья мешает самому счастью».

Во время проведения психологического исследовательских 400 американцев в возрасте от 18 до 78 лет ответили на вопрос, есть ли в их жизни смысл и/или счастье. На основе данных, полученных от респондентов - уровне стресса, их финансовых возможностях и наличии детей - ученые пришли к выводу, что жизнь, наделенная смыслом и счастливая жизнь в определенной степени пересекаются, но по сути очень различны. Счастливая жизнь, заявили психологи-исследователи, ассоциируется со способностью брать, в то время как жизнь осмысленная - со способностью давать.

«Счастье без смысла характеризует довольно поверхностную, сконцентрированную только на самом себе, даже эгоистичную жизнь, в которой все идет хорошо, потребности и желания легко удовлетворяются, а сложностей стараются избегать»

«Счастье без смысла характеризует довольно поверхностную, сконцентрированную только на самом себе, даже эгоистичную жизнь, в которой все идет хорошо, потребности и желания легко удовлетворяются, а сложностей стараются избегать», - пишут авторы статьи. Психологи утверждают, что счастье - это ничто иное, как удовлетворение желания. Элементарный пример: вы чувствуете себя счастливым, утолив голод. Другими словами, люди становятся счастливыми, когда получают то, что хотят. Но не только люди способны на подобные чувства - животные тоже имеют потребности и желания, и удовлетворив их, они в равной степени чувствуют себя счастливыми.

Отличает же людей от животных вовсе не поиски счастья, но преследование смысла - исключительной особенности человека. Это заключил Рой Баумайстер, написавший в соавторстве с Джоном Тирни книгу «Сила воли: Заново открывая величайшую силу человека». Мартин Селигман - другой известный ученый-психолог наших дней - описал осмысленную жизнь как «использование ваших сильных сторон и талантов на пользу чему-то большему, чем ваше эго. К примеру, обретение смысла жизни связывают с такими простыми поступками, как покупка подарков другим людям или заботой о детях. Люди, которые обладают высоким уровнем осмысленности жизни, часто продолжают поиски смысла, даже понимая, что это будет во вред их счастью. «Мы проявляем заботу о других людям, посвящаем им себя. Это привносит в нашу жизнь смысл, однако совсем не обязательно делает нас счастливыми», - приходит к выводу Баумайстер.

Возвращаясь к жизни еврейского психотерапевта, важно рассказать об эпизоде, который произошел до его заключения в концентрационный лагерь. Эпизоде, определяющем разницу между поиском смысла и поиском счастья в жизни. Франкл был успешным психологом с международным именем. Еще 16-летним юношей он вступил в переписку с Зигмундом Фрейдом и получал от великого ученого восхищенные комментарии. Во время обучения в медицинской школе он не только основал центр по предотвращению самоубийств среди подростков, но также начал развивать логотерапию - собственную методику в клинической психологии, направленную на преодоление депрессии при помощи поиска личного смысла жизни.

К 1941 году теории Виктора Франкла уже являются достоянием мировой общественности, он работает начальником неврологического отделения в венском госпитале Ротшильда, где, рискуя собственной жизнью и карьерой, ставит ложные диагнозы душевнобольным пациентам, чтобы спасти их от эвтаназии по нацистской программе. В том же году известный врач принимает решение, изменившее всю его жизнь.

Достигнув определенных карьерных высот и осознавая опасность нацистского режима, Франкл запросил визу в Америку и получил ее как раз в 1941 году. В то время нацисты уже начали отправлять евреев в концлагеря, забирая в первую очередь стариков. С одной стороны, Франул понимал, что момента, когда нагрянут в дом его родителей, не придется ждать долго. Также он понимал, что как только это случится, он должен будет отправиться в заключение вместе с ними, чтобы помочь им справиться с ужасами лагерной жизни. С другой стороны, он недавно сам стал мужем, и свежая американская виза соблазняла возможностью оказаться в безопасности и спокойно продолжить успешно начатую карьеру. Виктор Франкл решил пренебречь личными целями, чтобы остаться с семьей и помогать им, а позже и другим узниками в концентрационном лагере.

Истина, извлеченная еврейским доктором из тех невообразимых страданий, через которые ему пришлось пройти в заключении, актуально и сегодня: «Бытие человека всегда направлено к чему-то или кому-то иному, чем он сам - будь это смысл, который надо осуществить, или другой человек, с которым надо встретиться. Чем больше человек забывает себя - отдавая себя служению важному делу или любви к другому человеческому существу - тем более он человечен и тем более он реализует себя».

Баумайстер и его коллеги согласятся, что поиск смысла и есть то единственное, что делает человека человеком. Отставляя в сторону свои эгоистичные желания и посвящая себя другим, мы не только проявляем гуманность, но и осознаем, что хорошая жизнь заключается в чем-то большем, нежели погоне за простым счастьем.